«Мы хотим от рынка слишком многого»

Исполнительный директор по инвестициям УК «Флеминг Фэмили энд Партнерс» Светлана Ле Галль Фото: Алексей Майшев

Если бы это интервью публиковалось в желтой прессе, то название непременно звучало бы так: «Шокирующие откровения известного управляющего». Госпожа Ле Галль и в самом деле очень откровенна — она рассказывает и о своих личных счетах, и о том, как однажды решила вернуть инвестору вложенные средства, потому что тот слишком нервничал. Это большая редкость для управляющих, которые обычно предпочитают рассуждать только о радужном будущем российских акций.

В 2007 году, когда казалось, что российский фондовый рынок ожидает исключительно рост, Светлана покинула пост главного управляющего активами группы компаний UFG Asset Management и занялась собственным бизнесом в Швейцарии, чтобы в 2011-м, когда на российском рынке коллективных инвестиций царила рассеянность, вернуться и начать работу во УК «Флеминг Фэмили энд Партнерс». О том, чем отличается «их» подход к инвестициям от «нашего», о том, как и во что лучше всего вкладывать деньги, и, разумеется, о будущем индексов мы и поговорили со Светланой Ле Галль.

— Почему же все-таки вы уехали ипочему потом вернулись?

— В 2007 году казалось, что российский рынок уже достиг какого-то равновесия. Просто «сидеть и управлять» мне было не особенно интересно с профессиональной точки зрения. Поэтому я уехала в Швейцарию. Оказалось, что там, как и в России, все интересное уже закончилось, и, чтобы получить какой-то новый challenge, новый вызов, надо было сделать что-то свое. И мы ушли с командой и создали свою компанию.

— То есть снова занялись фондами?

— Да, я считала и считаю, что в рынки — особенно такие, как российский, — правильнее всего инвестировать через фонды, хотя они и потеряли потом свою популярность и на Западе, и здесь в силу разных причин. Но все равно статистика говорит, что фонд показывает гораздо лучший результат на протяжении средне- и долгосрочного периода, чем просто выбор отдельных акций.

— Чьи деньги были в этих швейцарских фондах?

— Они были сформированы за счет швейцарских пенсионных фондов плюс наши собственные средства. Оба этих фонда — UCITS (Undertakings for Collective Investment in Transferable Securities — фонды, соответствующие определенным стандартам, разработанным в ЕС. — «Эксперт»), в общем, все было чисто, красиво. Один фонд инвестировал в российские акции, а второй был особенно интересным — он инвестировал в локальные российские облигации, но номинировался в швейцарских франках. Это была довольно сложная задача.

— Но, как только вы сформировали фонды, наступил кризис.

— Нашим фондам на тот момент было чуть больше года, но в кризис все равно было тяжело — потому что мы заняли такую позицию: мы выплачиваем все деньги, которые у нас клиенты ставят на погашение, и в крайнем случае остаемся со своими деньгами. Мы, конечно, не ожидали такого повального выхода. Особенно тяжело было в октябре-ноябре 2008 года, когда рынок закрывался, а пенсионные фонды приняли решение, что из России они просто выходят, все равно, по каким ценам. В общем, в фондах мало что осталось в плане активов, но мы как-то выжили, в 2009 году показали очень хороший результат и стали опять выбираться на нормальные уровни. Облигационный фонд, например, дорос где-то до 20 миллионов франков, что для бондового российского фонда очень неплохо, в этом году он во франках показывал у нас 9 процентов, то есть очень такой приличный получился трек.

— А те инвесторы, которые выводили деньги, потом вернулись?

— Нет. Как правило — и в 1999 году было то же самое, — когда инвесторы решают выходить, они возвращаются только когда рынок уже опять будет +250 процентов. И хотя мы думали, что они вернутся, потому что мы сейчас с ними хорошо поступили, но оказалось, что с точки зрения бизнеса это решение было не совсем правильным.

Возвращение в муравейник

— Как вы решили снова работать с российскими инвесторами?

— С «Флемингом» на самом деле получилось совершенно случайно: я приехала в Москву по личным делам, зашла поздороваться, и все — я уже отсюда не ушла, мы с Марком Гарбером (старший партнер и член совета директоров Группы Fleming Family & Partners. — «Эксперт») и Денисом Сухановым (глава московского представительства Fleming Family & Partners, член совета директоров УК «Флеминг Фэмили энд Партнерс». — «Эксперт») выпили шампанского, договорились обо всем и пожали руки (смеется).

— Чем они вас заманили?

— Это единственная компания в России, которая выросла из семейного капитала. И нам в общем-то не нужно подымать и привлекать капитал. Часто читаешь — у меня это вызывает легкую улыбку, — как любая новая компания или новый фонд начинают говорить: мы к такому-то году привлечем столько-то миллиардов. Я знаю, что даже один миллион привлечь чрезвычайно трудно, особенно сейчас. Но у нас нет вообще таких целей.

— А какие цели есть?

— У нас скорее такой ремесленный подход. Представьте, что какой-то ремесленник что-то делает. Он же не скажет: у меня есть цель выпустить 50 шкафов в месяц и продать их по 300 долларов. Просто хочется сделать хорошо, красиво, правильно, ну и, конечно, заработать деньги. Мы не пытаемся всех побить или заявить о себе громко, мы просто, знаете, как муравьи, которые работают себе, строят свой муравейник.

— Тем не менее, несмотря на то что вы не гонитесь за привлечениемсредств, у вас есть открытые ПИФы.

— Да, и я считаю, что это правильно, когда у семейного офиса есть и такие публичные инвестиции. К сожалению, у нас в стране несколько перевернутое представление: кажется, что ПИФ — это какой-то некачественный ширпотреб, который богатым людям предлагать даже стыдно. Это очень странно, потому что если посмотреть счета любого богатого человека на Западе, то сразу станет ясно: когда он начинает инвестировать, он инвестирует в фонды. Это же прекрасный способ войти в рынок, выйти из рынка. В России есть капитал, он растет, от этого никуда не денешься. Да, есть какие-то провалы, есть кризисы, есть какой-то отток, это тоже все правильно и нормально, никогда ничего не развивается легко. Конечно, управляющие компании тоже виноваты: я с удивлением слушала интервью уважаемых мною ведущих управляющих, директоров УК, которые говорили, что ПИФы себя изжили.

— Но после 2008 года ПИФы пребывают в анабиозе. Деньги из нихпотихонечку выводят, УК, со своей стороны, их уже перестали продвигать.Когда они очнутся?

— Для начала, я думаю, должна поменяться в принципе культура управления в России. Большое значение имело бы развитие именно пенсионной системы, потому что пенсионные деньги могут образовать довольно большой стабильный поток. Но на это уйдет какое-то время. Еще один способ оживить ПИФы — до конца открыть рынок иностранным инвесторам, которые понимают и знают, что такое инвестиционные фонды, а также развивать возможность для российских управляющих покупать иностранные активы.

— Тут есть какая-то проблема? У многих ПИФов в составе уже естьзападные бумаги.

— По факту купить иностранную акцию очень сложно. У нее должен быть определенный код. Если его нет, значит, нужно подавать заявку. Три дня она обрабатывается, код присваивается, после чего ты эту акцию можешь купить. Но за это время она может сходить неизвестно куда. И для того, чтобы ее продать, нужно проходить ту же процедуру. То есть очень сильно закрыта ликвидность. Когда я смогу позвонить брокеру и купить все равно что — «ЛУКойл» или Exxon, это будет гениально.

— Почему?

— Потому что у нас в корне изменится и структура активов, и предложение для участников рынка, и фонд фондов можно будет делать нормальный, и секторные фонды. К тому же это позволит часть капитала оставить здесь. Очень многие инвесторы, которые находятся в России, лучше придут в российскую управляющую компанию и проинвестируют в те же иностранные активы через нее, потому что бизнес в России у них уже есть. И наоборот, важно пустить сюда иностранный капитал — чтобы нерезиденты могли покупать все напрямую.

Пилотирование с земли

— У вас один из ПИФов заявлен как фонд акций второго эшелона, ноникакого второго эшелона в его составе, судя по отчетности, сейчас нет.По-прежнему непросто выбрать на нашем рынке акции компаний среднейкапитализации?

— Так получилось, что мы в прошлом году очень сильно сократили именно второй эшелон. Когда я пришла во «Флеминг» прошлым летом, у меня было ощущение, что надо выходить из этого рынка, что здесь что-то не то. И мы очень сильно сократили все эти позиции, так как второй эшелон обычно падает сильнее всего. А так как в этом году рынки нам тоже не нравились, особенно в марте, — не было ощущения, что дальше будет рост, — и мы сокращали позиции, то и второй эшелон тоже не покупали, подумали, что лучше нам быть в «фишках», из которых легко выйти.

— Вы сказали: «У меня было ощущение, что…» У вас больше интуитивныйподход к управлению?

— Скорее интуитивно-дедуктивный. У тебя действительно должно быть четкое понимание, как работают финансовые механизмы и что на что влияет, но, чтобы принять решение — что делать с акцией в портфеле, — управляющий должен это не просчитать, а почувствовать. Даже сейчас иной раз такие дни бывают на рынке, что просто смотришь на него и не понимаешь, куда он пойдет, что происходит. Вопросы крутятся, крутятся в голове, и вдруг ночью или в пять утра ты просыпаешься и точно знаешь, что нужно делать и что будет. Вот бывают такие моменты, я их очень люблю.

— А что не любите?

Богатый человек на Западе всегда начинает инвестировать через фонды. Это отличный способ войти в рынок и выйти из рынка Фото: Алексей Майшев

— Чем отличается тот же управляющий от трейдера? Трейдеру в моменте нужно принять решение, но когда он на сегодня позиции закрыл, он ушел — и забыл. Поэтому трейдеры не любят брать позицию на выходные. А ты ведь как портфельный управляющий не можешь закрыть фонд и уйти. Как правило, в выходные происходят встречи каких-нибудь лидеров государств. Или ОПЕК любит что-нибудь сказать. Или если кто-то что-то взрывает, то тоже обязательно в выходные. Поэтому праздничные и выходные дни я, например, терпеть не могу. И отпуск не люблю, потому что я все время беспокоюсь в эти периоды. Я предпочитаю нормальную рабочую неделю, когда я на рынке, уже все знаю и могу как-то реагировать.

— У вас нет ощущения, что вот эти дни, когда непонятно, что происходит,участились в последнее время?

— Я об этом тоже думала. Да, ощущение есть. Но, с другой стороны, нам все время кажется, что сегодня хуже, чем вчера. Идешь в институт сдавать экзамен и думаешь: а вот в школе было легко. Но в школе было совсем не легко! То же самое с тем, чтобы поднять деньги. Говорят: сегодня деньги поднять невозможно, невозможно привлечь капитал. Что значит невозможно? Капитала ведь больше стало! А бумаг, наоборот, меньше, компаний меньше, почему невозможно-то? И когда было легко?

И вот эти непонятные дни на рынке, их всегда, мне кажется, было достаточно, просто мы про это забыли. А как же азиатский кризис? А когда завалились аргентинские банки? Тоже было непонятно, что дальше будет. В 1998 году, когда я пришла после магистратуры торговать восточноевропейскими облигациями, у нас то и дело менялись премьер-министры, а потом ГКО просто перестало существовать, — я была на деске, и это страшная была ситуация. Во Франции точно так же — в 1998 году BNP и Paribas слились, Credit Lyonnais — старейший банк с огромным количеством денег обычных вкладчиков, как Сбербанк, в один час перестал существовать. Поэтому мне кажется, что просто у людей стало гораздо больше возможностей все это замечать. Сейчас море информации, благодаря интернет-трейдингу появилось много непрофессиональных участников — вот и начинаются на рынке странные, хаотичные движения. Плюс еще за последние годы развилась эта торговля роботами, которые глючат. И движения на рынке теперь бывают такие — и в акциях, и в валютном пространстве, — что ты видишь: там что-то не то. Нормальные люди так не делают.

— Вам не нравятся торговые роботы?

— Еще со времен голландских тюльпанов люди пытаются найти какой-то абсолютный способ заработать. То Уоррен Баффет говорит: купите одну акцию крупной компании, держите ее всю жизнь и обязательно деньги заработаете. Понятно, если так долго живешь, можно дожить. Но это не всегда работает — мы видели, как колоссальные компании выходили из бизнеса в один миг, просто раз — и нет их. Потом диверсификация. Теперь всем нужна эта робототорговля. Вот, пожалуйста: J. P. Morgan потерял три миллиарда долларов на торговле с помощью роботов. Как российская компания с умными айтишниками может быть постоянно намного лучше, чем J. P. Morgan, у которого миллионы были закачаны в это железо? И как можно убрать человеческий фактор? Вот мне сравнение пришло в голову: самолет. Ведь давно говорят, что самолеты прекрасно могут летать без пилотов. Но я лично в самолет Женева–Нью-Йорк без пилота ни за что не сяду. Так вот, торговые роботы — это то же самое, тот же самый пилотаж роботами с земли.

Как слезть с адреналина

— Инвесторы как переживают этот хаос на рынке?

— Приходят и говорят: ой, я не могу, скажите, что у меня со счетом? Я сейчас поставил себе телевизор в кухне, все время смотрю деловой телеканал, как там ходят акции Сбербанка. Я говорю: вы знаете, вам, наверное, лучше положить деньги в Сбербанк — в тот самый, чьи акции так ходят, — на депозит.

— Серьезно?

— Да, я просто сказала: выведите деньги от нас, я не хочу думать постоянно, что человек там сидит и вздрагивает.

— У нас как было 10 «голубых фишек» на рынке, так и есть. Их вообщедолжно быть больше? Рынок должен иметь другую широту и глубину? Илидостаточно того, что есть сейчас?

— Для адреналина достаточно одного Сбербанка (смеется). Вот он сегодня за день — 8 процентов. Зачем, почему?

— Если я хочу скромно купить на свои 10 тысяч рублей акций, то это будут «ЛУКойл» или «Газпром». Если я захочу чего-то другого, то это будет RTS Board, где, если у меня нет минимум 10 тысяч долларов, со мной брокердаже не будет разговаривать. Должны ли эти небольшие компании из RTS Board тоже выходить на биржу и нормально торговаться?

— Тогда у них должна быть высокая капитализация. В принципе если вы возьмете размер американской экономики и капитализацию американского фондового рынка, то они друг другу примерно соответствуют. И это нормально, потому что основные компании создают основную долю ВВП. Вот когда мы в марте выходили из рынка, тогда капитализация S&P как раз уже перевалила за цифру, равную американскому ВВП. В России только единожды, в 2008 году, размер капитализации РТС примерно достиг ВВП. Сейчас, особенно после майского пролива, разрыв колоссальный — экономика уже 1,8 триллиона долларов, а индексы я даже боюсь посмотреть сколько (капитализация индекса РТС — около 680 млрд долларов. — «Эксперт»). Тут явно какая-то аномалия. Дальше, у нас экономика гораздо более диверсифицирована, чем наши индексы, которые в основном нефть и газ. То есть здесь опять же аномалия.

— Что это означает?

— И экономическая, и финансовая теория, и даже физика нам говорят о том, что все стремится к какому-то среднему состоянию. Вряд ли экономика посыплется просто потому, что капитализация упала. Скорее всего тут будет другое выравнивание — индекс будет приходить в соответствие с экономической структурой. Ведь если посмотреть на облигации, то рынок облигаций гораздо более разнообразен в плане представленных секторов.

— А когда индекс вырастет до размера экономики?

— Ну подождите, нашему рынку только 20 лет исполнилось. Всего лишь! И абсолютно нормально, что за 20 лет он не может стать сразу таким, как мы все хотим. Мы вообще от него много чего хотим. Мы хотим доходность, диверсификацию, много второго эшелона, секторные фонды, чтобы никогда ничего не падало и чтобы все росло. При этом чтобы дивиденды были. А когда они есть, мы все равно эту компанию наказываем, потому что считаем, что это акционеры себе в карман заплатили.

— В этом мы чем-то отличаемся от западных инвесторов?

— Обычные западные инвесторы — они спокойнее, и они подходят к инвестициям более планово. К примеру, во Франции человек, получивший первые свои 30 тысяч евро, идет и кладет их в сберегательную кассу. Это такой долгосрочный депозит, который должен лежать 10–15 лет, после чего государство тебе даст субсидию на строительство дома. Вторая инвестиция — какие-то пенсионные кассы. В Швейцарии ты выбираешь себе пенсионную кассу, куда ты будешь отчислять деньги, а тебе за это будут платить постоянный процент. Обычно все люди этим пользуются, потому что процент там хороший: 3 процента. Или 2,7 процента. Третий шаг — это уже какой-то фонд, если люди побогаче, происходит оформление траста.

Я по себе могу сказать — у меня портфель сформирован в 1998 году, и акции там как лежали, так и лежат. Какие-то прибавились, но ни одну я не продала. Я вообще — верите ли, нет ли — на свой портфель не смотрю. Я разговариваю со своим банкиром раз в квартал, я ей вообще ничего не плачу, потому что ничего и не делаю, и у меня средняя доходность порядка 12 процентов вместе с кризисом. Какие-то инвестиции были совсем неудачные — WorldCom, например, — но в общем и целом получилось очень неплохо.

— У нас, судя по популярности интернет-трейдинга, Forex и МММ, подходболее активный и одновременно хаотичный.

— У нас информационный поток на людей вылился колоссальный, все говорят только об инвестициях и об акциях, а понимания нет, потому что никого этому не учили. У нас никто не занимается финансовым планированием. Почему бы не ввести его прямо в школах?

Причем у нас народ имеет очень инвестиционное сознание. Мы же привыкли запасать — соль, гречка, масло. И никто никогда не пожалел об этом! Человек должен точно так же к финансам относиться: это соль, пусть стоит, это ПИФ, пусть лежит. Любая домохозяйка у нас, мне кажется, потенциально гениальный инвестор. Только пока деловой телеканал себе не поставит.