Интервью: Лорд Норман Ламонт, председатель консультативного совета “Юниаструм Банка”

БИОГРАФИЯ
Лорд Норман Ламонт родился в 1942 г. на Шетландских островах (к северу от Шотландии). С 1972 по 1997 г. представлял партию консерваторов в палате общин. В 1998 г. стал членом палаты лордов. Работал на различных постах в кабинете Маргарет Тэтчер, в 1990-1993 гг. был министром финансов в правительстве Джона Мейджора. До начала политической карьеры и в середине 90-х гг. работал в N. M. Rothschild and Sons; был советником корпорации Monsanto и правительства Румынии. Занимает пост директора в компании Scottish Re и ряде инвестиционных фондов.

О КОМПАНИИ
“Юниаструм Банк” создан в 1994 г. По данным “Интерфакс-ЦЭА” на 1 января 2006 г., активы “Юниаструм Банка” составляли 13,4 млрд руб. (83-е место в России), собственный капитал — 1,8 млрд руб. (90-е), доналоговая прибыль — 93,6 млн руб. (166-е), частные депозиты — 6,4 млрд руб. (39-е). Имеет около 150 офисов в 32 регионах России, собственную систему денежных переводов “Юнистрим”, оборот которой в 2005 г. составил $750 млн. Владельцы банка — председатель совета директоров Георгий Писков, президент Гагик Закарян и Оксана Белоусова.

Лорд Ламонт рад тому, что слышит русскую речь в лондонском автобусе
Человек, который помогал Горбачеву и Ельцину ввести Россию в международное экономическое сообщество, теперь размышляет, как представлять не очень крупный российский банк. В начале 1990-х гг. Норман Ламонт, тогда еще не имевший титула барон Леруик, но уже занимавший пост министра финансов Великобритании, организовывал переговоры руководителей нашей страны с международными финансовыми институтами. 15 лет спустя руководители “Юниаструм Банка” пригласили его возглавить консультативный совет, помочь в разработке стратегии развития, установлении контактов с западными инвесторами. Связи Ламонта среди последних — ценный актив для “Юниаструма”, ведь банк намерен привлечь их в свое подразделение денежных переводов “Юнистрим”. Оно сейчас преобразуется в самостоятельный банк, который может либо провести первичное размещение акций, либо продать пакет зарубежному инвестору.
Но Ламонт — не только гид банка на Западе, его идеи пригодятся “Юниаструму” и на внутреннем рынке, тем более что лорд считает очень перспективным развитие бизнеса денежных переводов на бескрайних российских просторах. К тому же у него есть опыт по реорганизации банков в посткоммунистических странах: однажды он успешно проделал это в Румынии.
Ламонт — сторонник избирательного подхода и уникальных решений. Он крайне скептически относится к идее единой европейской валюты: по его мнению, входящие в еврозону страны слишком различны, чтобы стричь их под одну экономическую гребенку и уравнивать единой процентной ставкой. Экономическую самостоятельность Великобритании ему пришлось отстаивать в начале 1990-х гг., выводя страну из курсового механизма европейской валютной системы. Это, правда, стоило ему популярности и в итоге — поста, ведь курс фунта рухнул в черную среду 16 сентября 1992 г. с $1,9 до $1,6, подорвав благосостояние британцев и обогатив валютных спекулянтов (Джордж Сорос заработал на операциях против фунта около $1 млрд). Но, получив возможность самостоятельно проводить денежную политику, Великобритания именно в те годы заложила основы экономической стабильности и роста более чем на 10 лет вперед.
— Кто пригласил вас возглавить консультативный совет “Юниаструм Банка”? Что подвигло согласиться на это предложение?
— Впервые я узнал о “Юниаструм Банке”, когда около года назад познакомился с [председателем совета директоров банка] Георгием Писковым на лондонской конференции по денежным переводам, где я выступал. Я заинтересовался системой денежных переводов “Юнистрим”, мы много разговаривали по этой теме. Позднее Писков спросил, не хочу ли я поработать в банке советником. Я уже работал в банковском секторе в посткоммунистических странах — был директором очень маленького банка в Румынии, принадлежавшего физлицам. Позднее мы продали его [крупнейшему венгерскому банку] ОТР Bank. Мне было очень интересно участвовать в развитии этого банка, который начинался с одного менеджера и секретаря, занимавших одну комнату в офисном здании, а в итоге превратился в банк с 20 отделениями, предлагающий западные банковские продукты.
— По каким же вопросам вы консультируете здесь?
— Не здесь — работаю я в Лондоне. Писков проводит много времени в Лондоне, у “Юниаструм Банка” там есть офис, поэтому мы имеем возможность общаться. Я занимаюсь такими вопросами, как стратегия развития, прозрачность, корпоративное управление, чего от банка в этой области могут ждать на Западе. Я говорю “на Западе”, потому что в банке могут быть заинтересованы в том, что думают западные инвесторы.
— И получаете за это хорошее вознаграждение?
— То, о котором мы договорились.
— Консультативный совет должен был участвовать в подготовке “Юнистрим” к IPO. Но позднее было объявлено, что банк намерен продать до 25% акций “Юнистрим” зарубежному стратегическому инвестору. Почему изменились планы? Это вы посоветовали?
— Я обсуждал этот вопрос с Писковым и [президентом Гагиком] Закаряном, Насколько я понимаю, окончательное решение о том, какой вариант выбрать, еще не принято. Но лучше по этому вопросу обратиться к ним.
— А вы занимаетесь поиском стратегического инвестора?
— Я могу помочь это сделать.
— Как вы оцениваете российский банковский сектор?
— В России слишком много банков и слишком мало банковских отделений. Пока еще слабо развиты и представлены многие продукты. Рынок ипотечных кредитов, например, составляет около $2 млрд — это ничтожно мало для страны с населением более 140 млн человек. Я наблюдал это в Румынии — появление новых инструментов, открытие отделений, — но в России реализовать эти задачи еще сложнее. Расстояния здесь так велики, а отделений так мало. Это важно и для бизнеса денежных переводов. Можно переслать деньги из пункта А в пункт В, но какому-нибудь жителю деревни нужно пройти 30 км, чтобы их получить. Думаю, здесь заложен огромный потенциал роста. Кроме того, российские банки могут в определенных областях опередить западные. Современные технологии меняются так быстро, что даже западные банки еле успевают их внедрять. А молодые люди в России так же восприимчивы к этим технологиям, как и молодые люди на Западе, поэтому они способны конкурировать на равных.
— Как вы видите развитие “Юнистрим”?
— “Юнистрим” — это уже очень успешный бизнес, но нужно расти еще более быстрыми темпами. Прежде всего нужно развивать сеть, ее размер и эффективность будут определять стоимость бизнеса.
— Но в этом секторе уже много игроков, а, скажем, у “Почты России” по определению больше отделений, чем у любого из банков.
— В бизнесе денежных переводов многое зависит от технологий, он становится все более и более “умным”, люди будут переводить деньги с помощью смарт-карт и т. д. К тому же это должен быть международный бизнес. У “Юнистрим”, может быть, нет такого количества отделений, как у “Почты России”, но он уже завоевал прочные позиции. И, насколько мне видится, потенциальные зарубежные инвесторы считают “Юнистрим” хорошим бизнесом.
— Работа на российский банк может как-то повлиять на ваши взгляды и деятельность, например на работу в комитете по внешнеэкономической политике в палате лордов?
— Думаю, повлияет. Мне очень интересно то, что происходит в России. Я был председателем комитета министров финансов стран “семерки” в начале 90-х, и мне тогда пришлось много работать с Михаилом Горбачевым и Борисом Ельциным. Министерство финансов Великобритании, когда я возглавлял его, помогало России на переговорах о вступлении в МВФ. Я активно участвовал в событиях и в других странах Восточной Европы — было очень интересно наблюдать за переходом от командно-административной системы к рыночной экономике. И посмотрите, как изменился мир: мы можем свободно ездить в Москву, Прагу, Будапешт, а в лондонский автобус невозможно войти и не услышать русскую речь. И Россия сегодня председательствует в “восьмерке”.
— Вы считаете, что Россия заслуживает быть в “восьмерке”? Некоторые американские политики призывают ее исключить, потому что ее нельзя в полной мере считать ни демократической, ни экономически развитой страной.
— Россию нужно интегрировать в мировую экономику, это была основная причина, по которой ее пригласили в “семерку”. Любопытно, кстати, как это произошло. Члены “семерки” обсуждали, как это сделать. Я разговаривал на эту тему по телефону с министром финансов США. А тут вдруг по телевизору сообщают, что Жак Аттали, основатель и первый президент Европейского банка реконструкции и развития, пригласил Горбачева на саммит “семерки”. Он сделал это сам, ни с кем не посоветовавшись. Это был правильный шаг. Это был 1991 год, конец холодной войны, мы хотели, чтобы отношения России с Западом наладились, хотели избавиться от взаимной подозрительности. Я не говорю, что сегодня эти отношения идеальны, но они гораздо лучше, чем могли бы быть. Уверен, что “восьмерка” еще расширится и в нее войдет Китай, который тоже не является демократической страной. Я считаю, что политика не должна мешать работе “восьмерки”.
— Почему в начале 90-х гг. вы думали, что Россия, в недавнем прошлом главный враг Запада, сможет измениться?
— Думаю, я очень быстро понял всю значимость событий, происходящих в СССР и потом в России. Политическая система страны разваливалась. Но Горбачев никогда не прибегал к насилию, будь то вывод войск из Афганистана, отсоединение балтийских республик, отношения с Западом. Я знаю, что в России многие относятся к нему критически, но, думаю, мы в огромном долгу перед ним за то, что он не стал применять силу. На Западе поняли, что ему можно доверять. Маргарет Тэтчер после встречи с Горбачевым сказала: “С этим человеком можно иметь дело”. И когда коммунизм окончательно рухнул, мы чувствовали, что нужно предложить новой России сотрудничество, помочь ей войти в международную систему.
— Вы член палаты лордов, ранее 25 лет были членом палаты общин. Как вы оцениваете роль палаты лордов в политической жизни Великобритании?
— Отношения между этими палатами не такие, как, например, между палатой представителей и сенатом США. Палата общин — главная и более влиятельная палата парламента, она в конечном итоге может провести законы в том виде, в котором считает нужным. Роль палаты лордов — проверять законопроекты, потому что зачастую они принимаются в спешке, с большими недоработками. Это такое собрание экспертов. Там есть бывшие министры, как я, и там много беспартийных. Этим она отличается от палаты представителей; ни одна партия там не имеет большинства, поэтому никто не может продавить нужное ему решение.
— Почему вы против вхождения Великобритании в еврозону?
— Да, я очень скептически отношусь к евро. Как министр финансов Великобритании, я участвовал в подготовке Маастрихтского договора, который предполагал создание единой валюты и Европейского центробанка (ЕЦБ). Но я договаривался о том, чтобы у Великобритании было право выбирать, присоединяться или, как я настаивал, не присоединяться к нему. И я рад, что у нас был этот выбор и что даже Тони Блэр отказался от своего плана вхождения в еврозону.
Единая валюта предполагает единую процентную ставку. Нельзя иметь единую ставку для 12 экономик, где действуют 12 правительств, 12 рынков труда, 12 электоральных обществ. Во-первых, процентная ставка может быть слишком высокой для Германии, где инфляция очень низка, а безработица высока, но для Великобритании, если бы она входила в еврозону, ставка могла бы быть слишком низкой, в результате ускорилась бы инфляция, подорвав стабильность экономики. Во-вторых, Европа не является единым рынком труда. За исключением топ-менеджеров и профессиональных специалистов, таких как аудиторы, банкиры, люди в целом не едут из Великобритании в Германию, чтобы найти там работу. В Европе безработица не стимулирует такую миграцию рабочей силы, как в США. В-третьих, полагаю, валютный союз будет эффективным только в рамках политического союза, каковым Европа не является; нужна будет единая налоговая система и т. д. С 1999 г., когда евро был введен в обращение, британская экономика росла быстрее, чем экономика еврозоны.
Наконец, вспомните: итальянские руководители несколько раз говорили, что многие проблемы Италии — из-за евро.
— Может ли еврозона распасться?
— Может, хотя и не скоро. В XIX — начале ХХ в. в Европе уже были валютные союзы: Латинский союз, Серебряный союз. Фактически они существовали около 30 лет, а затем начинали распадаться.
— Насколько стабильна европейская валюта?
— Я выступаю против самой идеи единой валюты. Но в том, что касается ЕЦБ, думаю, что в этих сложных условиях он очень хорошо выполняет свою работу. Ему нужно было завоевать доверие рынков, и он добивается этого.
— А что будет с долларом?
— Все фундаментальные показатели свидетельствуют о том, что он должен ослабляться. Огромный дефицит счета текущих операций и бюджета создают нестабильность, в какой-то момент иностранные инвесторы могут сократить покупки казначейских облигаций и акций, и тогда коррекция доллара может оказаться значительной. Положить начало могут азиатские центробанки, которые уже аккумулировали достаточно американских казначейских облигаций; кроме того, они и другие инвесторы могут найти более привлекательные возможности для инвестиций в других местах — в Азии, Европе.
— Почему вы решили вывести Великобританию из курсового механизма европейской валютной системы в 1992 г.? По тем же причинам, по которым вам не нравится евро?
— Курсовой механизм несколько отличается от механизма единой валюты: он предполагал ограничение взаимных колебаний валютных курсов, курс фунта был привязан к другим валютам, прежде всего к немецкой марке. И хотя не было единой процентной ставки, ставки в Великобритании сильно зависели от ставок в Германии. Экономический бум после падения Берлинской стены заставил власти Германии сильно повысить процентные ставки. А у нас тогда была рецессия, и нам были нужны низкие ставки, но мы не могли опустить их ниже 10%. Когда Великобритания вступала в механизм, подобную ситуацию — падение коммунизма, экономические расхождения в Германии и Великобритании — никто не мог предвидеть. Сохранять столь высокие ставки было невозможно, и рынок дал нам это понять.
— И что вы думаете о Джордже Соросе, который при выходе Великобритании из курсового механизма обвалил курс фунта стерлингов?
— Он очень сообразительный бизнесмен. Мои поздравления ему.
— Как вы оцениваете финансовую политику российских властей, которые столкнулись с небывалым притоком нефтедолларов?
— Справиться с таким наплывом горячих денег, может быть, затруднительно, но лучше решать проблему с притоком денег в страну, чем с их оттоком. Думаю, в итоге у властей не будет другого выбора, кроме как позволить рублю укрепляться, что, в свою очередь, будет сдерживать инфляцию.
— Как правительству распорядиться деньгами из стабилизационного и инвестиционного фондов, в которых накапливаются нефтедоллары?
— В Великобритании была аналогичная ситуация в начале 80-х гг., когда мы начали добывать нефть в Северном море. Мы не создавали никакого фонда. Но тогда существовали ограничения на валютные и капитальные операции, фунт стерлингов не был конвертируемым, и мы разом отменили все ограничения, чтобы деньги могли свободно перемещаться и частный сектор определял, куда их направить. Британское правительство приватизировало нефтяную компанию British National Oil Corporation, продало свои 49% акций British Petroleum, полностью вышло из нефтяного сектора и оставило разработку Северного моря частным компаниям. В то время люди говорили, что у нас будет нехватка нефти, потому что компании будут продавать ее за рубеж и т. д. Ничего подобного не случилось. Чего мы не стали делать, так это забирать деньги от нефтедобычи и пытаться их распределять. Государство всегда выберет не то и вложит деньги не туда.
— Российское правительство сейчас пытается использовать свою энергетическую мощь в качестве политического инструмента. Каковы могут быть последствия такой политики?
— Думаю, что здесь играют роль и политические, и рыночные факторы. Позиция России вполне обоснованна, когда она говорит: почему Украина не платит за газ по рыночным ценам? Сложнее воспринять аргументацию [зампреда правления “Газпрома”] Александра Медведева, критически оценившего планы Евросоюза по либерализации газового рынка. Я понимаю, что он имеет в виду, говоря о необходимости обеспечить стабильность этого рынка, но мы решительно настроены либерализовать европейский рынок энергетики и максимально открыть его для конкуренции.
— Вы председатель Британо-иранской торговой палаты. Каким вам видится разрешение спора вокруг ядерной программы Ирана? Может ли он использовать нефть в качестве экономического оружия против Запада, особенно если США ужесточат свою позицию?
— Иран неоднократно заявлял и специально подчеркивал, что не будет использовать нефть таким образом. Люди на Западе, обеспокоенные возможными перебоями с поставками нефти, постоянно забывают, что нефтедобывающие страны должны продавать нефть; если они не будут этого делать, они не будут получать доход.
Было бы огромной ошибкой вводить против Ирана экономические санкции. Конечно, и меня беспокоит возможность создания Ираном ядерного оружия. Но политика изоляции Ирана, которую Запад, и в особенности США, проводил с 1979 г., полностью провалилась. Нужно вести с Ираном диалог. И я очень рад, что США консультируются с Ираном по вопросам, связанным с решением различных проблем в Ираке.
— Вы занимаете посты председателя и директора во многих инвестиционных фондах. Расскажите об их деятельности.
— Я был, например, председателем East European Food Fund, который создали британская управляющая компания Jupiter и ЕБРР. Он инвестировал в компании стран Восточной Европы, работающие в секторе производства продуктов питания и розничной торговли. У фонда были значительные инвестиции в супермаркеты в Венгрии, пивоваренное производство в Румынии, он владел акциями и российских компаний. Фонд был основан в начале 90-х гг. Jupiter, конечно, планировала заработать на вложениях, а цель ЕБРР была в том, чтобы стимулировать инвестиции в Восточной Европе, передать местным компаниям управленческие навыки и технологии. Фонд получил хороший доход, срок его работы завершился в этом году.