Андрей Кончаловский: Я переоценил свои возможности достучаться с фильмом о человеке

С 1 января в наш прокат вышел фильм Андрея Кончаловского «Щелкунчик и крысиный король». Хотя у Гофмана название другое – «Щелкунчик и мышиный король».

Все-таки мышь, мне кажется, лучше крысы. Бюджет киносказки – 90 миллионов долларов. Почти все деньги в картину вложил Внешэкономбанк. Это самый дорогой русский проект. Кончаловский даже обошел по деньгам своего младшего брата – «Утомленные солнцем-2. Предстояние» стоили 55 миллионов долларов.

Кончаловский расстроен. Все крупные американские студии отказалась прокатывать фильм в США. Фильм не то, чтобы плох, но образует странное соединение чарующего Чайковского, мрачного Гофмана и напоминание о нацизме в самом реалистическом виде. Плачущие дети, прижавшись к родителям, ходят по кругу, отрывая от груди свои любимые игрушки, а внизу работает завод, где мужики бросают их игрушки в огонь, образуя огромный дым до небес, страшно напоминая концлагеря. Елка, Чайковский, новогоднее волшебство и армия крыс, одетых в фашистскую форму с касками и железными крысо-псами на привязи – это качели из рая в ад.

Международный проект – съемки в Будапеште, все говорят на английском, крестный Дроссельмейер превращен в реального Альберта Эйнштейна, который постоянно говорит о своей теории относительности. Русская актриса одна – Юлия Высоцкая. У нее две роли – мамы и Снежной феи. Мама Мэри в фильме, Мари у Гофмана, Маши у нас. Мама, сильно накрашенная, убегает на Рождество, обещая посетить Мэри-Мари-Маше комнату для девочек. Что это? Туалет? Или немецкая комната для маленьких в XVIII веке эпохи Гофмана?

Высоцкая еще играет Снежную фею – ожившую игрушку с елки. На голове у Юлии странное изобретение – все волосы подняты очень высоко вверх и похожи на смятый комок ваты. Зачем так уродовать красивую женщину? Фея ненадолго помогла Щелкунчику, на этом ее волшебство закончилось.

Еще многие герои поют, потому что это мюзикл. Если мюзикл, значит, – шлягеры, но ни одной песни запомнить невозможно. В русском дубляже спасти все это могут только Филипп Киркоров и Алла Пугачева, которые гениально озвучивают Крысу-мать и ее крысиного сынка. Два часа тебя бросает из сказочной дрожи в томную скуку. Андрей Сергеевич Кончаловский, великий русский режиссер, и, не скрою, мой любимец, такой реакции не достоин. Он прекрасный режиссер и честный, искренний человек. Но для просто сказки он слишком умен, образован, много знает про жизнь и мировую историю и слишком интеллектуал.

Возможно, русский зритель увидит фильм по-другому и оценит его иначе. Очень хочется на это надеяться, ведь у нас так мало сказок. Но, что же произошло? Может, русского интеллектуала и умницу на старости, простите, лет повело в сторону, ему абсолютно чуждую, – на американский лад навороченных спецэффектов и модного формата 3D, от которого поколение малышей, искалеченных компьютером, ждут еще и серьезные проблемы со зрением?

На пресс-конференции, устроенной кинокомпанией «Централ Партнершип», Андрей Кончаловский был таким, каким мы его любим, – абсолютно искренним.

– Искренне говорю то, что думаю. И искреннее делаю свои картины. Иногда это менее удачно, но тем не менее это искренние ошибки. Эта картина давно задумана. Искреннее хотелось сделать фильм, где помимо важных элементов сегодняшнего кинематографа – компьютерной графики – было бы просто чувство. Нормальное человеческое чувство. Потому что самый дорогой специальный эффект – это человеческое лицо и чувство. Критики все время думают, а зрители не думают, они чувствуют. Тогда можно плакать над сестрицей Аленушкой и братцем Иванушкой. Когда есть чувство, тогда веришь.

Хотелось сделать картину, чтобы и детям, и взрослым было интересно смотреть. Я с сыном хожу в кино, мы смотрим друг на друга и думаем: «Ну, когда это кончится, когда мы уйдем?» И редко бывает, когда смотришь с восьмилетним мальчиком и забываешь о ребенке. Сам увлекаешься в процесс. Собственно, это и есть искусство. Семейное. Вроде соцстраха звучит, но такие картины самые сложные. Ребенок во многие вещи верит, а взрослые в очень немногие. Разговаривать с взрослым человеком и ребенком в одном потоке нелегко.

Кадр из фильма. Элли Феннинг и Юлия Высоцкая

– Правда, что вы задумали «Щелкунчика» 40 лет назад?

– Да. Мы писали первый вариант с Тарковским и с Сергеем Михалковым для англичан. Но это был другой фильм, с балетом. Я имел счастье быть женатым на балерине, которая в «Щелкунчике» танцевала испанский танец, и был вынужден каждый раз смотреть балет. Это мучительно. Я балет не очень люблю. Но балет «Щелкунчик» бессмысленно делать. Балет мертв на экране. И пришла идея сделать просто – Чайковский и Гофман. У Чайковского все очень просто. Мышки разбежались, а потом все танцуют очень нежные вещи – фея Драже, и происходят прочие замечательные чудеса. Конфликт кончился, а кино так делать нельзя. Надо, чтобы зло оставалось до конца. Мы вернулись к Гофману, а Гофман ужасно мрачный. Как-то между Чайковским и Гофманом я пытался сделать картину для детей и взрослых.

Кадр из фильма. Аарон Майкл Дрозен и Джон Туртурро

– А вы думали, о чем все-таки кино?

– Когда снимаешь картину, не знаешь, о чем кино. Я потом понял, про что снял фильм. Это кино про то, что испытывает ребенок, если его дома не слышат. Ребенок одиночество очень часто испытывает в любой семье – и в обеспеченной, и в необеспеченной. Одиночество в лучшем случае выплескивается фантазией. В этом смысле кино – это фантазии одинокого ребенка, который потом все-таки обретает родителей. Но форма – это сказка, фантазия, мечта, запах елки и поджаренного хлеба. Очень вкусный запах у жареного хлеба, который мама жарит на завтрак. Вот этот запах хлеба и елки каждому взрослому напоминает о детстве. В конце концов все художники в принципе говорят об одном и том же – что такое человек? Взрослый или маленький.

– Как реагировали на фильм американцы?

– Картина провалилась в прокате абсолютно. Зрители не пришли. Но у нас было очень мало копий – всего 50. У нас не было денег, на что выпускать картину, а мы вышли наравне с «Троном». «Хроники Нарнии» имеют две с половиной тысячи копий, а у нас пятьдесят. И потом критики гробанули картину исключительно. Я этого не ожидал. Все гробанули картину. Сказали, что это безобразие. Я даже не понимаю.

– Кто-то уже видел фильм из иностранных продюсеров?

– Никто картину больше не видел, потому что мы только собираемся ее продавать. В Голливуде сказали, что американский зритель вообще этого не поймет. Зачем там крысы и почему серые шинели, и напоминает что-то ужасное. Зачем детям это знать? И вообще это мрачное кино и личная трагедия Кончаловского, и как эта абсурдная мысль пришла ему в голову. Очевидно, когда говорят «Щелкунчик», имеется в виду не Гофман, а балет Петипа, который тиражируется в Соединенных Штатах, наверное, на ста пятидесяти сценах. Почти в каждом театре есть своя балетная труппа, которая танцует «Щелкунчика». И поэтому для всех «Щелкунчик» это фея Драже. Мои надежды, что эта картина попадет на американский рынок, была обрублена сразу до основания. Американцы, если этот фильм увидят, то только на DVD.

– Юлия Высоцкая была заранее предусмотрена?

– Что касается Юли, то не говорят актриса Высоцкая, а говорят кухарка, жена Кончаловского. Я снял ее случайно. Я хотел снимать американскую звезду с сопрано. С тремя актрисами я встречался и готов был на любую. И они все три согласились, но потом все распались. Одна ушла на телевидение, другая тоже ушла на телевидение, а третья забеременела. Я оказался без мамы Мэри. И тогда я подумал, но если снимать не звезду, тогда я лучше сниму Высоцкую, потому что я с ней говорю на одном языке, и она слышит, что я говорю.

– Кто еще в мире увидит картину?

– Да ее еще никто не видел. Посмотрели американцы. Накрыло нас с головой, так мне и надо. Я переоценил свои возможности и недооценил силу определенных представлений, которые есть у американского зрителя. Если картина будет хорошо или хотя бы позитивно принята русским зрителем, который отличается от американского, это уже колоссально. Мы очень отличаемся. Мы книжки даем друг другу читать, обсуждаем что-то и ходим в театры. Может, у нас картина не будет воспринята как что-то сложное и муторное. Надеюсь!

– А Европа?

– В Европе есть традиция старой-старой европейской античной культуры, говорящей о том, что зло есть, и уничтожить его невозможно. Но бороться с ним надо. А американский религиозный фундаментализм – а это основа американского сознания – говорит о том, что зло не только можно уничтожить, но и навсегда. И потом построить американскую мечту. Это неприятие зла – признак молодой нации. Потому что Европа – нация немолодая. Русские относятся к тем зрителям, которые понимают некоторые вещи, которые американцы не только не понимают, но и принять не могут никогда. Я не знаю. Может, меня подвел вкус или художественное чутье, которое иногда бывает потеряно.

Кадр из фильма. Юлия Высоцкая

– Как все-таки могло случиться, что вы человек, долго работавший в Америке, наверняка рассчитывавший на успех в американском прокате, так ошиблись?

– Наверняка это просчет. Если бы не было просчета, то фильм бы пошел. Мы думали, что сто или даже четыреста кинотеатров посмотрят. Думаю, что я отстал от американского зрителя. Я там не работаю уже двадцать лет. Я имел иллюзию, что когда снимается кино про людей, то это еще кого-то трогает. К сожалению, я должен констатировать, что я отстал от того состояния, в котором сегодня находится американский рынок. Когда я только уезжал оттуда, американский зритель уже был сформирован, чтобы ходить только на огромные картины, связанные с большим количеством специальных эффектов. Все началось с «Супермена», «Бэтмена». Американское кино – это не Голливуд. Это сотни кинематографистов, которые не работают в Голливуде, а делают маленькие картины, которые никогда не увидит американский зритель. Как и «Кока-кола» не американский напиток. Этот напиток делает транснациональная компания.

Мне было интересно знать, сколько английских картин выходит на американский экран. 80 снимается, выходят три. Из двух тысяч иностранных фильмов, которые вышли за двадцать лет в Голливуде, только двадцать перевалили за десять миллионов, и они все были на английском языке. Голливуд очень прочно взял американский рынок. Скоро возьмет русский до конца. Но не возьмет ни китайского, ни индийского, где гораздо больше зрителей. Китайцы и индусы поставили заслон. И у них свое кино развивается со страшной силой. Китайцы говорят: «Вы хотите показать свою картину у нас? Покупайте нашу». То есть мы лежим. Не знаю, встанем ли.

Просчет мой такой – я переоценил свои возможности достучаться с фильмом о человеке. Большие компании все отказались ее прокатывать. Может, проблема в том, что я не рассчитывал картину с комитетом из крупных голливудских компаний? Если бы я рассчитывал картину с «Уорнер Бразерс», этого кино вообще не получилось бы. Я все думал: «Картина не такая плохая». Понял. Рождество – самый прибыльный сезон. К Рождеству каждая компания готовит свой продукт. Зачем им брать какого-то сироту, в которого они не вложили деньги? Вот это моя главная ошибка. Но если бы я ждал этого, я бы никогда не снял картину. Потому что их время идет, и мое тоже.

– Картина снималась в Венгрии. Почему?

– В Венгрии очень хорошая инфраструктура кино, потому что там дешевле. Там снимается много больших американских и английских картин. Там снимался «Джеймс Бонд», картина с Томом Крузом. У меня с Венгрией очень хорошие отношения, я с удовольствием там буду работать.

– Где-то все-таки увидят фильм?

– Многие страны выразили интерес. У нас картина не американская, она просто на английском языке. Меня спрашивают: «Почему на русском не снял?» Я могу очень просто объяснить. Ну нельзя снимать мюзикл на русском языке. Мюзикл имеет американское гражданство. Как кабаре имеет немецкое, а варьете – французское. Мюзикл – это американское изобретение. Конечно, мы расстроены, потому что деньги отдавать надо, но я надеюсь, что картина пойдет еще в мире, в Европе – в Англии, Франции, Германии. Япония и Китай уже изъявили желание. Жалко, что культура движется в сторону концептуального отсутствия всякого желания увидеть красоту. Красоту мы больше не видим. Это прошло.

Фото с сайта www.filmz.ru